Президент Кабардино-Балкарии ответил на вопросы «Новой газеты»

 — В разговорах с людьми на улицах сегодня очевидна тайная симпатия к тем, кто совершил нападение 13—14 октября. Все понимают, что с оружием нападать нельзя, но признают, что ничего другого не оставалось. И говорят, что так милиции и надо.
       — Это протестное выражение. Нет диалога власти с народом — никто не объясняет, что происходит. Люди пар выпустили. Но мне в таком ключе все равно тяжело говорить: если одна часть населения взяла оружие против другой части… Этому нет оправдания. И одобрение — плохо. Значит, потенциально мы имеем не сторонников, а сочувствующих. А с сочувствующими тяжело. Где они будут находиться завтра?.. Как дойти до молодежи? Что они хотят?
       — Могу передать вам вопрос молодых мусульман, которые стоят на площади под Белым домом, под вашими окнами. Узнав, что я иду к вам на интервью, они попросили узнать: вами объявлено, что будут открыты новые мечети, так когда и где конкретно?
       — Да, это было объявлено. У нас в республике закрыли многие мечети и оставили открытой Соборную — видимо, лучшего не нашли, чем так контролировать, в одной мечети. Но и мы будем очень аккуратно новые открывать. Нельзя позволять зомбировать нашу молодежь. Лучше то, что сегодня есть, чем отдавать кому-то их зомбировать. Мы же видим: молодой человек был одним, через три месяца он уже другой. Да, не курит, не пьет, но у человека появляются странные мысли. Мы хотим четко понимать, кто руководит местными общинами? Что там происходит? И когда все будет понятно, станем открывать мечети. Если людям надо молиться, ни в коем случае нельзя им это запрещать, но ни в коем случае нельзя превращать это в место сбора экстремистски настроенных людей. После этих событий мы должны так поступить.
       — План открытия мечетей создает Духовное управление мусульман КБР?
       — Да. Но пока есть проблемы и с ДУМом. И финансирование там слабое, и состав — руководство ДУМа. Мы хотим посмотреть, кто более авторитетный. За кем пойдут молодые? Кто здраво рассуждающие люди?..
       — И еще один важный вопрос от молодых с площади: что вы лично вкладываете в понятие «ваххабит»? Как отличаете ваххабита от неваххабита?
       — Честно говоря, я только стал эту тему для себя изучать. У нас есть Институт исламских исследований — Руслан Нахушев его возглавляет. Я должен советоваться, думать. В любой вере есть разные течения, но почему мы ваххабитов именно так называем? В чем суть? Мое представление такое — это зомбированные радикалы-мусульмане. Это, наверное, неправильное определение, но это так, как у нас понимают.
       — Вы упомянули Руслана Нахушева как возможного советчика, но после событий у него большие сложности, у него проводят обыски, возбуждено уголовное дело — насколько стало известно, по весьма серьезной 205-й статье УК.
       — Я не знаком с ним лично, но он предлагает свою помощь. Что движет этим человеком? В этот кабинет 4—5 человек ежедневно заходят, я всех слушаю и хочу понять: конструктивный ли каждый для республики? Об уголовном деле: Нахушев был близок к тем людям, которые совершили нападения, и надо разбираться. Но именно он — прямой мостик, чтобы понять, что эти люди хотят… Я бы хотел глубже этих людей изучить. Если действительно речь о мостике, то мы будем готовы.
       — На ваш взгляд, какова в целом морально-психологическая ситуация в республике сейчас, две недели спустя после событий 13—14 октября?
       — Думаю, более или менее нормализуется. Как президент ищу пути выхода, чтобы не случилось раскола общества — чтобы мы не противопоставили одних и других. Это же все наши граждане. И с той, и с другой стороны. Меня сегодня смущает агрессия со стороны родственников погибших боевиков — я считаю ее неправильной. Я сам был за гуманное отношение к тем, кто погиб, но сегодня с каждым днем становлюсь жестче. Если государство даст слабинку… Надо быть справедливым и жестким. На Кавказе всегда уважают справедливую силу. И заказчики — в стороне сейчас. А те, которые погибли, — эти ребята являются самым слабым звеном в организации, которая все устроила. Если мы не дадим отпор, то, боюсь, нашу гуманность поймут как знак слабости.
       — Но кто-то мог оказаться там и случайно?
       — Хорошо, процентов пять. Я был бы очень рад, если докажут, что они непричастны, я первым бы тела их оттуда вынес и отдал матерям. Я собирал Совбез, просил очень подробно разобраться, если там даже один человек, в отношении которого вы сомневаетесь, — да-да, просто сомневаетесь — так решите же в пользу сомнения. Очень надеюсь, что вот-вот объективно во всем разберутся. Там есть 20 человек, участие которых доказать невозможно, и, наверное, их тела будут выдавать.
       — Когда это будет?
       — Тут жесткая позиция федерального центра. По закону мы не можем выдать никого. Но до 4 ноября органы должны завершить свою работу.
       — И все-таки справедливая сила — в том, чтобы отдать тела? Вы можете это доказать федеральному центру?
       — Мы только можем говорить родственникам: обращайтесь к президенту, к федеральным структурам. Но, с другой стороны, трудное время: родственники погибших милиционеров говорят, что не хотят, чтобы «этих» хоронили на кладбище рядом… Очень сложно выбор сделать.
       — Вам лично какой выбор ближе?
       — 50 на 50. Успокоить общество — надо выдать. Но нарушать закон — нельзя. Мы очень переживаем, что это все проникло в наше общество. Когда все будет сделано жестко, то люди за детьми больше будут смотреть: с кем они общаются, и одергивать, если что-то не так. Но и в том выборе, и в другом есть свои опасности.
       — Вся республика говорит о том, что те массовые задержания причастных, которые проведены 22—23 октября, да и продолжаются до сих пор, — это восстанавливает общество против милиции и дальше; пытки в РУБОПе — реальность, которая доказана адвокатами. Поможет ли это уничтожить мусульманское подполье? Или заставит его обязательно дать ответ? Работает ли сейчас РУБОП на умиротворение общества или ради того, чтобы и дальше ему было с кем бороться и за что получать звания и награды?
       — Они занимаются дочисткой. В условиях нашего времени, когда тяжело разобраться, кто есть кто, конечно, есть то, о чем вы говорите. Я приглашал прокурора республики: к нам поступала информация о массовых арестах. Я держу это на контроле. Главное — не получить в результате тех, кто будет еще более озлоблен. Думаю, выводы будут сделаны из всего происшедшего. И кадровые также. В ближайшее время. Одними запретами и жестокостью республику не выправить. Не нужна нам полицейская республика. Тут очень большие проблемы, которые не решались в течение 10—15 лет. Надо поворачиваться к людям — раньше с ними не было вообще никакого диалога. Чтобы они понимали, что мы на одной стороне с ними. Я понимаю, что очень плохо живут, что коррупция развита и просвета не видно, но мы будем защищать гражданские права людей. Мне не хочется плохо говорить о том, что было до меня. Но вместе с тем — все очень сложно. Протестное выражение большинства людей очевидно после этих событий. Надо найти мостик и контакт между властью и людьми. Нет этого мостика, и вакуум занимают совсем другие люди. Только поиск этих мостиков — других рецептов я не вижу. Если бы была национальная идея — и по всей России, и в нашем субъекте… Но такой идеи нет — духовная пустота у многих.
       — Может, сделать идеей жизнесбережение? Как сберечь жизни других…
       — То, что произошло, — уже момент отрезвления для многих молодых. Сигнал власти — как не надо.
       — Вы говорите о мостике, о доверии людей. Но почему вы ни разу не приняли родственников тех, кто стоит под вашими окнами уже две недели, — матерей и отцов погибших?
       — У меня нет проблем выйти перед людьми, у меня нет страха. Но я не хочу выглядеть президентом, которому нечего сказать. Я не знаю, какой им ответ дать, зная, какой вопрос будет. И посчитал, что нет смысла встречаться. Если бы я им сказал: я могу решить проблему, это было бы неправдой. Если бы я сказал: таков закон о терроризме, то это бы их не удовлетворило. Если нет результата, то как к людям идти?
       — В результате с людьми общаются совершенно невоспитанные, грубые и жесткие люди, что только ухудшает положение. Тот же Беслан Мукожев, троюродный брат неформального лидера мусульман Мусы Мукожева, который теперь в бегах. Беслан Мукожев, по иронии, возглавляет отдел по борьбе с религиозным экстремизмом МВД КБР, и ничего хорошего люди от него не слышат. Только мат, оскорбления, издевательства. Другие офицеры орут на них: «на вас не хватает Ермолова», «вас бы всех покрошить»…
       — Я не слышал об этом ничего. Разберемся завтра же.
       — Вы видели фотографии — в каком состоянии находятся тела погибших?
       — Да. Я вызвал прокурора Кетова, показал ему эти фотографии, сказал: «Никуда не годится». Сейчас все сделали: тела — в полиэтилене, обозначены, рефрижераторы работают. Я поручил, чтобы опубликовали в СМИ фотографии, доказывающие, что тела — в подобающем состоянии.
       — Вы человек современный и явно не боитесь критики. Но в республике совсем нет оппозиции и институтов гражданского общества…
       — Мне кажется, гражданское общество — в начале пути. И его мы будем поддерживать. Новая власть выступает за то, что оппозиция должна быть в республике, чтобы указывала на те недостатки, которые существуют. Новая власть не боится оппонентов. Но это не развито в республике, к сожалению.
       — Хочу передать слова одного из молодых мусульман, с кем общалась, опять же слова, которые он обращал к вам: «Оппозиции у нас не было многие годы, так вот, оппозицией стали эти молодые мусульмане, которые вышли с оружием 13 октября».
       — Не самый лучший метод выражения оппозиционных взглядов. Но так сказать можно. Это был протест. В республике была авторитарная система управления. Жили плохо, но спокойно. По этому пути уже нельзя идти дальше, надо отпускать пружину. И очень аккуратно это делать. Как президент считаю, что происходить это должно через развитие экономики и работу с молодежью.
       — Вы говорили о том, что намерены ввести религиозное образование в школах. Кто будет вести эти уроки? Есть ли достаточное количество грамотных учителей?
       — Очень серьезная проблема. Это вопрос не очень быстрого времени. Мы бы не хотели получить обратный эффект. Когда я озвучил эту идею, выяснилось, что нет ни кадров, ни подготовки.
       — Есть ли учителя арабского?
       — Нет, конечно. Думаю, будет религиозное образование на русском.
       — Насколько образован муфтият в республике?
       — Скорее всего, малообразованный. Муллой становился бывший секретарь парткома, милиционер… Когда молодые люди, уехавшие за границу получать исламское образование, вернулись и увидели эту безграмотность, начались трения. Поэтому вы правы, что из этой среды, которые уже обучились, и проповедуют светский ислам, и ушли из радикальной части, — надо их привести к нам. В республике, конечно, ислам особенно и не был развит, адыги — язычники. И до сих пор мы можем и «Аллах акбар» сказать, и Большому Богу — Богу Земли — помолиться.
       — А вы лично что чаще говорите?
       — Большую часть взрослой жизни я жил в Москве, вырос в другой системе. Хотя, если мне бывает тяжело, я прихожу в мечеть.
       — Но это вами построенная мечеть — в центре Нальчика?
       — Да, мы строили ее от имени нашей компании. Также будем строить православный храм на въезде в город — уже есть проект. Мы хотим республику толерантных отношений.
       — Сами себя вы идентифицируете со светским мусульманином?
       — Можно сказать, именно так. Ритуалов не соблюдаю.
       — А в администрации президента кто-то уразу держит?
       — Тоже нет. Обычно старики или молодежь в республике держат уразу. В этом разрыве во многом причина случившегося.
       
       Беседовала Анна Политковская